«Советский Красный Крест» № 8 1988 г.

    На кухне человек без рук смог собрать себе часть тела, а целая промышленность, с заводами, со станками, с дипломированными специалистами, с планом, наконец,— не может!!
   
    В марте 1945 года в боях за Кеннигсберг в его Т-34, пробив броню, влетел немецкий снаряд. Как сумел танкист выбраться из танка, он сейчас не помнит. Очнулся на земле, рядом с машиной. Одной руки не было совсем. От боли, потери крови он снова потерял сознание. Пришел в себя только в госпитале. Там отняли и вторую руку. Жить с двумя культями — правой выше локтя, левой чуть пониже — не хотелось. А надо было жить. Вот тогда и началась та его работа, которая не закончилась и сейчас, спустя сорок лет.
    В 1946-м, выписавшись из госпиталя, получил, как положено, протезы для каждой руки. С болью подгонял, привыкал. И никак не мог привыкнуть к тому, что его «руки» лишь внешне похожи на те, что у здоровых людей, да и то не очень. И как-то раз взял да и заменил в своем протезе «штатную» пружинку резинкой. Кисть стала сгибаться лучше. Но силы ее все-таки не доставало. Ни поднять тяжесть, ни удержать. Думал, где взять эту силу? С того, что цело,— с мышц спины. А как ее, эту силу, передать на локти, на пальцы? Тягой! Передал силу — локоть согнулся, кисть ухватила предмет. Однако нужен фиксатор, кнопка. Сжал — зафиксировал. Разжал — снова зафиксировал. Эти кнопки потом, когда его идея воплотилась, он расположил на внутренней стороне плеча и на специальном поясе на груди. Прижимая их культями, он стал управлять «локтями» и «ладонями».
    Самое главное — при такой конструкции «кисти» получились сильными и хваткими. Уже потом, когда протез Руденко был создан и начался его путь в промышленности, автор потряс руководство Центрального научно-исследовательского института протезирования тем, что взял «своей рукой» с пола ведро воды и поставил на стол директору. Но до этого момента прошло почти двадцать лет.
    Работа шла не по чертежам, а, что называется, по-живому. Перебирались, переделывались сотни вариантов. Нужда заставляла голову работать с десятикратным напряжением. Во сне виделись тяги, шарниры, сгибающиеся пальцы.
    Саму идею «активного захвата с двойной фиксацией» подсказал спорт. И не фехтование или гребля, а самые что ни на есть «сидячие» шахматы. Руденко всегда был опытным шахматистом, даже получил звание кандидата в мастера. В 1981 году, во время матча Анатолия Карпова в Багио, он послал ему приветствие от имени ветеранов войны и получил открытку с ответом: «Г. Т. Руденко, отличному шахматисту и мужественному человеку».
    Причем тут шахматы? А как же играть блиц-турниры, где ценится каждая секунда? Нужно быстро передвигать фигуры. Почему тот. у кого нет рук, должен уступать здесь здоровому? Только потому, что его протез неповоротлив? Нет, с этим Рудснко был не согласен.
    Свои новые «руки» он творил с помощью многих людей. Работал завклубом, и ему помогали мальчишки из технического кружка. Кстати, сын его с пяти лет умел держать напильник и ножовку. Даже в шахматы Григорий Трофимович играл «на детали». Проиграет ему кто-нибудь — на, дорогой, чертеж, выточи. Приходилось и к слесарям обращаться.
    Конечно, помогала жена, Раиса Андреевна. Они поженились через год, после того как он выписался из госпиталя.
    Горько, но приходится сказать, что другой помощи от тех, кто должен был бы помогать, не было. BOIIP как-то выделил на его работу тридцать рублей. А в Минсобесе, когда он туда обратился, сказали:
    — Да если каждый, кому нужно...
    Дальше Григорий Трофимович и вспоминать не хочет. Да что тут вспомнить, если за сорок лет его работы ни один из министров социального обеспечения так и не принял его.
    Описать, как он управляется со своими протезами,— все равно, что попытаться изобразить слонами работу скрипача или пианиста. Только там рождается музыка, а у него — чудо движения, созданного волей, умом и смекалкой. Сейчас самое последнее слово протезного дела — биоэлектроника с проводами, моторчиками и батарейками. А тут — чистая механика, подобная той, которую доводили до пределов вообразимого мастера эпохи доэлектрической техники. И стоит эта механика, кстати, дешевле.
    Аналогичного протезу Руденко в мире нет. Остается только развести руками, как говорится, почти «на кухне» сделаны эти самые «руки», но выполнены на мировом уровне.
    В шестьдесят пятом Руденко получил авторское свидетельство на свое изобретение, через пятнадцать лет — еще два. И с этих пор началась вторая часть этой истории — история внедрения протеза в производство, которая, в общем, тянется до сей поры.
    Сейчас, когда неповоротливость ведомственной машины описывается подробно и живописно, нет, наверное, смысла еще раз разбирать по винтикам этот скрипучий механизм. Переписка, бумаги со штампами в углах: «Министерство...», «Институт...», «Управление...». Много всего накопилось у Руденко. Да еще двадцать килограммов он недавно сдал с глаз долой, в макулатуру.
    В общем, скоро бумага пишется, да не скоро дело делается. Только в 1979 году была выпущена первая опытная партия. И вот прошло с тех пор восемь лет, но до сих пор протез Руденко, утвержденный, апробированный и запланированный к производству (в 1987 году намечалось изготовить 40 штук протезов предплечья и 15 штук — плеча), получить практически невозможно. То есть, раз есть план, их, конечно, делают, но они не столько действуют, сколько ломаются. Проблема в итоге упирается в технологию. И перед этим фактом так же разводить руками, как перед самими изобретениями Руденко.
    И идет к Трофимычу его же брат инвалид — помоги, почини. Хорошо, если живет такой горемыка неподалеку от Москвы. А если в Сибири?
    — Ну, одному я помогу,— говорит Руденко,— ну десятерым. Но ведь не всем же...
    Он жалеет теперь, что с самого начала не взял себе влиятельных соавторов, все хотел сам довести до конца.
    А теперь ему найти покровителя еще труднее — слишком уж много шума вокруг его фамилии в протезном деле. За ним установилась репутация беспокойного, будоражащего всех человека.
    И ведь, действительно, годы-то уже подгоняют. Седьмой десяток на исходе. Хочется успеть, вот и будоражит, не успокаивается.
    Чтобы самому довести до ума свое детище, он устроился работать на тот самый московский завод имени Семашко, где производятся металлические полуфабрикаты для всех протезов в СССР. Проработал три года и ушел. Помощи ему не было, хотя просил он только закуток для экспериментов и слесаря с чертежником. Руки ведь у него все-таки не живые. Хотя почерк — каллиграфический.
    И вот этим самым почерком он после трех лет мытарств написал заявление об уходе «по собственному желанию и по существенной причине». И добавил в этом заявлении, что если понадобятся его знания и опыт — прошу обращаться, всегда готов помочь. Но что-то не звонят ему с завода.
    А брак для протезных заготовок как шел, так и идет. Зато на заводе не стало беспокойного человека.
    И теперь, когда приходят из-за границы запросы по поводу протеза Руденко, а им заинтересовались и в Югославии, и на Кубе, и в других странах, в ответ высылается туманное: «Внедряем...»
    А, может быть, обойдутся без изобретения Руденко? Ну, сделал один человек для себя чудо, ну и пусть себе носит. Зачем же всем навязывать?
    В том-то и дело, что нужно это чудо многим. И прежде всего потому, что протезы дают возможность держать в руках тяжесть. Ведь если мышцы не нагружать, ОНИ начинают атрофироваться. А инвалиду получить такую нагрузку всегда сложно, что называется — нечем взяться. И начинается медленное умирание мышц и всего тела. А с протезом Руденко можно при достаточной сноровке и в теннис играть.
    Это изобретение уперлось в общие для всего протезного производства проблемы, главная из которых — проблема качества, проблема коренной перестройки технологий. Что в самом деле можно требовать от того же завода имени Семашко, если он не реконструировался с 1916 года? На реконструкцию нужны деньги, которых, естественно, нет.
    Нужны и специалисты, которых тоже нет. Для всей страны их готовит только один техникум в Ленинграде. Что же касается инженеров, то, как сказал заместитель директора по науке Центрального научно-исследовательского института протезирования А. Кужекин, если к ним кто-то и попадает по распределению, значит, его не взяли больше никуда. Непрестижное дело. Не похвастаешься перед знакомой девушкой, что работаешь на протезном заводе.
    А, между прочим, дело это не только благородное, но и очень сложное. Нужно знать и медицину, и теоретическую механику, и биомеханику. И, вдумайтесь, не грандиозная ли это задача — помериться силами с самой природой, восстанавливая человеческие возможности. Вспомните, великий Леонардо да Винчи рисовал в своих альбомах схемы действия и распределение сил при работе частей человеческого тела!
    Это ведь гуманное, в конце концов, занятие — делать людей вновь полноценными физически!
    Что касается денег на развитие отрасли, то тут могут очень помочь и хозрасчет, и изменение некоторых действующих сейчас правил и положений. Сейчас каждому инвалиду положен один протез ни два года. Даже если он ему и не нужен, если старый вполне пригоден, инвалид его возьмет, потому что при его пенсии все сгодится. Возьмет так, на всякий случай, возьмет целый, даже если в старом изношена только пара копеечных прокладок.
    А план заводом спускается, исходя именно из расчета "один на два". И идет поэтому выпуск зряшной продукции. Хотя у кого-то протез носится год, а у кого-то и восемь лет.
    Выход есть. Он в том, чтобы закрепить каждого инвалида за бригадой протезистов при мастерской или заводе. Чтобы эта бригада и отвечала за качество каждого протеза — за ремонт, за подгонку. Ведь не обязательно новое — лучше. Протез — это ведь часть тела, в идеале, по крайней мере. И если старый, привычный удобен, пригнан, приносился, может быть, его стоит только ремонтировать? А ремонт дешевле, чем изготовление нового. Стало быть, высвободятся средства на разработку новых технологий.
    Можно было бы делать не три размера, как сейчас, а, скажем, пятнадцать. Больше размеров — меньше времени уйдет на подгонку. И гарантию можно было бы дать не на семь месяцев, а как в ФРГ, например,— на пять лет.
    Можно было бы направить средства на производство детских протезов, с которыми совсем худо: нужна ведь особая точность изготовления при маленьких размерах. И делать их так, чтобы дети могли бы держать, скажем, ложку. А то ведь, представьте, как есть ребенку без рук?
    И домашние, легкие протезы можно было бы выпускать. Непромокаемые, из хорошей пластмассы. Потому что помыться сейчас инвалиду — проблема. Снимать все свое «хозяйство» долго. А не снимать — ржавеет.
    Вот о чем мечтает неутомимый энтузиаст и беспокойный человек Григорий Трофимович Руденко, победивший свою беду, но не одолевший пока общей беды протезного производства.

С. ФОМИН